Неточные совпадения
И
старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все
женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых русского народа, весь тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
— Всё равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что
женщинам платят, а мне не хотят, — сказал
старый князь.
Это были: очень высокий, сутуловатый мужчина с огромными руками, в коротком, не по росту, и
старом пальто, с черными, наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловидная
женщина, очень дурно и безвкусно одетая.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой
женщины.
Это был кружок
старых, некрасивых, добродетельных и набожных
женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин.
Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как
женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по
старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
Раз приезжает сам
старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем.
Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И
старым бредит новизна.
Как
женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
Чем меньше
женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна
старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу,
старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
— Мне даже не верится, что были святые
женщины, наверно, это
старые девы — святые-то, а может, нетронутые девицы.
Холеное, голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и седые, курчавые волосы да и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это
старая женщина в костюме мужчины.
Это еще более рассмешило
женщину, но Долганов, уже не обращая на нее внимания, смотрел на Дмитрия, как на
старого друга, встреча с которым тихо радует его, смотрел и рассказывал...
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две
женщины, одна —
старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Он выпрямился, поправил очки. Потом представил мать, с лиловым, напудренным лицом, обиженную тем, что
постарела раньше, чем перестала чувствовать себя
женщиной, Варавку, круглого, как бочка…
Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта
женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со
старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные
женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались
старые люди с палочками в руках,
женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Наблюдая ее, Самгин опасался, что люди поймут, как смешна эта
старая женщина, искал в себе какого-нибудь доброго чувства к ней и не находил ничего, кроме досады на нее.
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный
старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у
женщины розан в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
Она порылась в своей опытности: там о второй любви никакого сведения не отыскалось. Вспомнила про авторитеты теток,
старых дев, разных умниц, наконец писателей, «мыслителей о любви», — со всех сторон слышит неумолимый приговор: «
Женщина истинно любит только однажды». И Обломов так изрек свой приговор. Вспомнила о Сонечке, как бы она отозвалась о второй любви, но от приезжих из России слышала, что приятельница ее перешла на третью…
Вера и бабушка стали в какое-то новое положение одна к другой. Бабушка не казнила Веру никаким притворным снисхождением, хотя, очевидно, не принимала так легко решительный опыт в жизни
женщины, как Райский, и еще менее обнаруживала то безусловное презрение, каким клеймит эту «ошибку», «несчастье» или, пожалуй, «падение»
старый, въевшийся в людские понятия ригоризм, не разбирающий даже строго причин «падения».
—
Старый вор Тычков отмстил нам с тобой! Даже и обо мне где-то у помешанной
женщины откопал историю… Да ничего не вышло из того… Люди к прошлому равнодушны, — а я сама одной ногой в гробу и о себе не забочусь. Но Вера…
Она теперь только поняла эту усилившуюся к ней, после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на свои
старые плечи, стерла своей виной ее вину и не сочла последнюю за «потерю чести». Потеря чести! Эта справедливая, мудрая, нежнейшая
женщина в мире, всех любящая, исполняющая так свято все свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая другим, — эта всеми чтимая
женщина «пала, потеряла честь»!
Она, пока Вера хворала, проводила ночи в
старом доме, ложась на диване, против постели Веры, и караулила ее сон. Но почти всегда случалось так, что обе
женщины, думая подстеречь одна другую, видели, что ни та, ни другая не спит.
Бабушка, по воспитанию, была
старого века и разваливаться не любила, а держала себя прямо, с свободной простотой, но и с сдержанным приличием в манерах, и ног под себя, как делают нынешние барыни, не поджимала. «Это стыдно
женщине», — говорила она.
Около нее происходит что-то таинственное и серьезное, между близкими ей людьми, а ее оставляют в стороне, как чужую или как
старую, отжившую, ни на что не способную
женщину.
Она была отличнейшая
женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать не хотела, и там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию, где окончательно изгладились из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими
старыми домами.
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые резные шкафы, с
старым фарфором и серебром, как саркофаги, стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые,
женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади
старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
«Она — в Царское и, уж разумеется, к
старому князю, а брат ее осматривает мою квартиру! Нет, этого не будет! — проскрежетал я, — а если тут и в самом деле какая-нибудь мертвая петля, то я защищу „бедную
женщину“!»
Только я это сказала — взвизгнула она, топнула: «Подлых, говорит, вы чувств
женщина,
старого вы, говорит, воспитания на крепостном праве!»…
Мать же была еще не очень
старая женщина, лет под пятьдесят всего, такая же белокурая, но с ввалившимися глазами и щеками и с желтыми, большими и неровными зубами.
На одной скамье сидела очень
старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая
женщина, сидела за прялкой; третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной, глазами, суетилась по хозяйству.
Женщины, особенно
старые, повязаны платками, и в этом наряде — точь-в-точь наши деревенские бабы.
Хозяйка была петербургская
старого завета grande dame, [Светская
женщина,] бывшая фрейлина Николаевского двора, говорившая естественно по-французски и неестественно по-русски.
Мировоззрение это состояло в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения —
старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении с привлекательными
женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, в сущности желают только одного этого.
Старая барышня сделала выговор и за сливки и за то, что пустили родившую
женщину в скотную, и хотела уже уходить, как, увидав ребеночка, умилилась над ним и вызвалась быть его крестной матерью.
Над ним стояли нахмуренный городовой, разносчик, почтальон, приказчик,
старая женщина с зонтиком и стриженый мальчик с пустой корзиной.
Все люди, с которыми она сходилась, —
женщины — старались через нее добыть денег, мужчины, начиная с
старого станового и до тюремных надзирателей, — смотрели на нее как на предмет удовольствия.
Рядом сидел
старый человек в синих очках и неподвижно слушал, держа за руку молодую
женщину в арестантской одежде, что-то рассказывавшую ему.
Рядом с ним лежала в белой юбке и кофте босая и простоволосая с редкой короткой косичкой
старая женщина с сморщенным, маленьким, желтым лицом и острым носиком.
— А вот далекая! — указал он на одну еще вовсе не
старую женщину, но очень худую и испитую, не то что загоревшую, а как бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде ее было что-то как бы исступленное.
— Какая я тебе Наташа, я Марья, — крикливо ответила торговка, далеко еще не
старая женщина.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у одной
старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Дом же Морозовой был большой, каменный, двухэтажный,
старый и очень неприглядный на вид; в нем проживала уединенно сама хозяйка,
старая женщина, с двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми девицами.
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей,
женщины убежали в избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в
старой липовой роще.
В жену мою до того въелись все привычки
старой девицы — Бетховен, ночные прогулки, резеда, переписка с друзьями, альбомы и прочее, — что ко всякому другому образу жизни, особенно к жизни хозяйки дома, она никак привыкнуть не могла; а между тем смешно же замужней
женщине томиться безыменной тоской и петь по вечерам «Не буди ты ее на заре».
Он осторожен и в то же время предприимчив, как лисица; болтлив, как
старая женщина, и никогда не проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем, не прикидывается простачком, как это делают иные хитрецы того же десятка, да ему и трудно было бы притворяться: я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные, лукавые «гляделки» [Орловцы называют глаза гляделками, так же как рот едалом.
Дом он свой поручил казачку Перфишке и бабе-стряпухе, глухой и
старой женщине, которую он призрел у себя из сострадания.
Вы еще молодой человек, а я уж
старая женщина и вправе вам давать советы.
Тут мы нашли брошенные инородческие юрты и
старые развалившиеся летники. Дерсу мне сообщил, что раньше на реке Ното жили удэгейцы (четверо мужчин и две
женщины с тремя детьми), но китайцы вытеснили их на реку Ваку. В настоящее время по всей долине Ното охотничают и соболюют одни манзы.